Интервью с писателем Анатолием Димаровым.
27 апреля, 2007
— Анатолий Андреевич, как раньше жилось писателю и как сейчас?
— Знаете, и раньше, в те страшные времена, мы могли писать, могли обсуждать запрещенные темы между собой, оценивать состояние общества и бросать взгляд в будущее. Могли искренне радоваться успехам коллег и печалиться вместе, когда кого-то били, уничтожали, не печатали. Власть хитрая была! Поддерживала писателей и даже квартиры давала, премии, но — за послушание! Я вижу за собой целое кладбище похороненных замыслов, потому что и того нельзя, и этого нельзя. Теперь свобода — пиши, не пиши, разве кто-то издаст?! Поэтому сейчас писатели живут не ради гонораров, а ради своих читателей, если они есть. У меня с девяностого года вышло пять книг— и ни одного гонорара!
— А как писателям удавалось обходить цензуру?
— Приходилось писать не всю правду, а полуправду, обходить острые углы. Приходилось соглашаться со всеми правками цензоров, лишь бы только произведение вышло в свет. Ведь тогда если издавали — то десятками, а то и сотнями тысяч экземпляров. Такие тиражи были, не то что сегодня — полтысячи, тысяча. Помню, приносит Павлычко в редакцию сборник, а ему: «Нет. Пишите несколько стихов о партии. Тогда издадим». И вынужден был писать. Да разве только он?
— В написанном вами немало произведений о войне, и прозаических, и стихотворных. Прошли всю войну?
— Всю войну прошли только писари больших штабов, завстоловыми и прочие тыловики. Солдат-пехотинец живет две-три атаки. Или ранят, или убьют. В меня немец семь пуль всадил, и я в двадцать лет стал инвалидом войны второй группы.
— Как это произошло?
— Это была моя первая атака под Могилевом-Подольським возле села Садковцы. Там проклятый немец мне гранату под ноги бросил. Я потом долго лечился в Сталинграде. После госпиталя направили в нашу часть, снова в наступление, выбросили в Азовское море за 500 метров от берега под Камнем-Буруном. Наступали по колено в воде. А немец палил в нас береговой артиллерией таким огнем, которым можно было корабль перевернуть. Многих ребят оглушило, так они в воде и остались. Мне посчастливилось. Оглушило уже на суше, когда успел окопаться и занять оборону. Как меня выносили с поля боя и как спасали, не помню. Была сильная контузия, после чего и получил инвалидность.
— Уже больше не воевали?
— Воевал. Возвратился в село Студенок на Донце, что на Харьковщине. Немного побыл дома, как вдруг немцы наступают. Они как раз на Сталинград шли. Ну, мы с друзьями и давай убегать в направлении Сталинграда. Подошли к Дону, а по нам «катюши» — ба-бах!
— Свои ударили по своим из-за реки?
— Да, но не специально. Думали, немцы подошли. Что делать? Снова бежали в тыл. А там, в селе, я партизанский отряд организовал. Сам командиром был в 20 лет, да еще и сопляков семнадцатилетних пособирал. И партизанили в тылу врага. А когда уже освобождали село в 1943-м, как же радовались наши части, когда впервые живых партизан увидели. «Сыночки мои родненькие!» — приговаривал, помню, полковник. А мы все с оружием, с пулеметами, гранатами. А тут, откуда ни возьмись та подлюча, коммунистка. Она еще во времена коллективизации была активисткой. А в оккупацию осталась в селе. Когда в гестапо о ней узнали, взяли на допрос. А на третий день... выпустили. Думаете, почему? Чертово отродье. А освободители пришли —она тут как тут, дескать, я коммунистка, меня органы оставили в тылу врага. Говорит, я здесь в подполье была, а те с пулеметами полицаям служили. А мы одного партизана, мальчика, действительно в полицию внедрили. Он нам ценные разведданные приносил! Потом его взяли с собой в наступление наши освободители, шедшие на запад. Он продолжал быть разведчиком и заслужил орден боевого Красного Знамени. Уже посмертно.
Ну а нас, рабов Божьих, в батальон забрали необмундированных. В атаку бросили, да еще и без оружия. Кирпичи дали в руки. Командир приказал достичь цели — а это стена на другом берегу озера. «Добежите до стены, кирпичи швыряйте и скорее лезьте через нее на немцев — оружие себе добывайте». Бежали мы по льду озера, а немец подсекает из пулеметов. Мало кто добежал... Меня спасла мина. Да-да. Взорвалась рядом, я упал. Пришел в себя уже в госпитале.
— Сейчас много дискуссий по поводу оценки деятельности украинского освободительного движения в Западной Украине. Хочу спросить вас как фронтовика о вашем отношении к воинам УПА.
— Я отношусь к ним как к патриотам Украины. Их необходимо реабилитировать. Местное население ощутило на себе гуманизм советских властей сразу после вторжения Красной армии в Западную Украину. Интеллигенцию стали уничтожать, навязывать колхозы. Люди сопротивлялись, начались репрессии. Советы столько горя принесли людям! Украинцев с востока переселяли на Волынь для организации колхозов, потому что на востоке они уже давно были. Так и получилось, что украинцев — братьев родных, перессорили, да так, что и до сих пор не помирятся. Мы же там оккупантами были. Помню, как в Луцке после войны на базаре пытали борцов за независимость. Трижды вешали одного из воинов, а он все срывался. Люди кричали: «Остановитесь, его же сам Бог помиловал!». А палач снова ставил его под петлю. Тот несчастный перед смертью «Слава Украине!» выкрикивал. Мне он долго снился...
— Вас называют отцом «шестидесятников»...
— Понимаете, хрущевская оттепель наступила так внезапно. Кажется, сам Бог так собрал таланты, чтобы их молодость и творческий взлет пришлись как раз на эти годы. Не раньше, не позже, а именно сейчас! Многие из них прошли через мои руки. Я писал им отзывы, закрытые рецензии, редактировал. Когда знакомился с их произведениями, был просто в восторге от них. Среди них не было учеников. Произведения были зрелые, совершенные. А это братья Тютюнники, Валерий Шевчук, Женя Гуцало, Дрозд, Иваничук, Драч, Павлычко, Винграновский. Сейчас почитаешь первые новеллы Григора Тютюнника или произведения Дрозда, поэзии молодой Лины Костенко и видишь, что это классика с большой буквы. Откуда они, эти таланты взялись, да еще и такой компанией? Удивительное поколение.
— А потом настали брежневские времена, и писатели пошли в диссиденты. Как относился к диссидентам тогда Союз писателей?
— Ну, знаете, что такое союз? Это очень разные люди. В душе, конечно, некоторые поддерживали Стуса, других. Кто-то поддерживал семьи заключенных, я это хорошо знаю. Но ведь девяносто процентов писателей были... Бог им судья. Люди, с готовностью проклинающие тех, на кого партия укажет. Повылезают на трибуну и клянут. У таких все было: и на «волгах» они разъезжали, и должности имели, и секретарями парткомов, месткомов служили. А вот, например, у Григора Тютюнника, новеллы которого на вес золота, не было даже «Запорожца». Не мог, бедняга, ботинки сшить себе новые.
— Но среди тех девяноста процентов, как вы говорите, и классики были.
—Какие они классики? Корнейчук, Левада, Козаченко... Все они были партийные функционеры. Василий Козаченко когда-то кричал: «Да Тютюнник это же г... а не писатель». А время все расставило по местам. А разве сегодня иначе? Вот при Кучме хотели союз захватить в 2004-м, нашлись предатели среди литераторов. За возможность издаться переполох устроили. Дом союза хотели продать Кучме и его канцелярии. Но мы отстояли. В особенности мужественно повел себя Яворивский. Действовал смело, публично и по-депутатски. Пригласил всех писателей Украины на съезд в арендованный зал в Политехническом институте, уже и деньги перевели. И вдруг за два дня ректор института отказывается нас принимать, говорит, что ремонт начинает. Видимо, позвонили из канцелярии, он и наложил в штаны. Так мы провели съезд прямо на улице возле дома союза.
— Расскажите о своей семье.
— Жена моя Евдокия Несторовна — кандидат физико-математических наук, доцент. Всю жизнь помогает мне в творчестве. Сама кое-что пишет. Вот издала книгу «Неспокойная наша жизнь». Я рад, что мой сын и внук не стали писателями.
— Вы это искренне говорите, Анатолий Андреевич?
— Да. Потому что литература — это каторжный труд. Чтобы вот этот роман написать (берется за переплет тома «И будут люди»), нужно было отказаться от выходных, от праздников. Я много лет днем и ночью работал над этим романом. Думал, писал, вычеркивал, снова писал. Ночью раз пять вставал, чтобы записать мысль. Но как сегодня писателю прожить? Никто ведь не издает.
— Это подтверждение того, что патриотизм и идеологическое воспитание будущих поколений у нас только на бумаге. Без литературы не может быть воспитания. Воспитание на макулатуре, которая на раскладках, это не воспитание, а деградация. Что бы вы пожелали молодым авторам?
P.S. Вот, походу, и духовный отец хохляцких пропагандистов-пи...болов, военов с передка АТЫ
Community Info